С неба сыпется толи дождь, толи снег. На улице темно – начало декабря, скоро полночь, а жизнь в аэропорту продолжает идти своим чередом. Всё знающее радио сообщает, что прилетел очередной самолёт, кого-то ждут у справочного бюро, закончилась регистрация на рейс…
Так же было часа четыре назад в Ленинграде. Темно, тоже слякоть, тоже дождь, тоже холодный пронизывающий ветер. И я тоже в аэропорту жду посадки в самолёт до Москвы.
Наконец радио объявляет посадку на рейс Москва-Амдерма-Тикси-Анадырь. Надо идти в дождь и слякоть, по мокрому, до конца не растаявшему снегу, на холодный пронизывающий ветер.
Через полчаса ИЛ-18 начинает разбег и начинается в моей жизни, как выяснилось впоследствии, самый долгий перелёт. Как и положено, после взлёта бортпроводница бодрым голосом докладывает на какой высоте летим, когда прилетим в Амдерму и всё прочее, положенное в таких случаях.
Сижу рядом с иллюминатором, но последнее, что я видел в него более менее осмысленное – это мокрая взлётная полоса московского аэропорта. Вот уже больше двух часов кроме клубящихся где-то рядом облаков ничего не видно.
После обеда, когда народ в самолёте начал потихоньку засыпать, бортпроводница тихим голосом сообщает, что Амдерма это конечно хорошо, но там из пассажиров никого не ждут. Да и погода там дрянь. А вот в Хатанге очень хорошо, и погода замечательная. В общем летим в Хатангу, благо это ближе к Анадырю, почти на полпути.
После часов шести полёта самолёт начинает снижаться, а облачность – уменьшаться, местами проглядывает заснеженная земля. Перед самой посадкой, во тьме, удаётся разглядеть несколько домиков – полярная ночь накрыла Крайний Север. А по часам уже начинается трудовой день – даже по московскому времени.
После посадки располагаемся в одноэтажном деревянном здании аэропорта – тесном зале ожидания с парой-другой десятков кресел. Обещают, что через три-четыре часа полетим дальше. До обеда коротаем время в поисках столовой. После обеда становиться ясно, что полетим не скоро – женщин с детьми повели в гостиницу. Теперь дружно ищем магазин, чтобы запастись провизией на вечер и утро. К ночи доходит очередь до мужчин – в небольшой комнатке двухэтажной деревянной гостиницы несколько кроватей, стол, пара стульев и тусклая лампочка под потолком, в углу тёплая круглая печь, сразу на две комнаты. Царские условия по сравнению с неудобным креслом в весьма прохладном «зале ожидания» аэропорта.
На утро небольшой ветерок и сыпется лёгкий снежок. Никуда не летим, где-то по дороге плохая погода.
На второй день опять никуда не летим. Нелётная погода в Тикси, как нам говорят, сильный ветер поперёк полосы. Продолжаем группами ходить по маршруту аэропорт – столовая – магазин. В темноте кажется, что это всё рядом. На улице лёгкая метель. Снег под ногами скрипит – наверное, градусов 10-12.
Оказывается, с температурой я ошибся – аборигены в аэропорту утверждают, что на улице около минус 25. А сильного мороза не чувствуется. Дома, в Ленинграде, при таком ветре и морозе замерз бы как бобик. Хожу в шинели, а спецпошив в чемодане. А чемодан в самолёте. А самолёт стоит на стоянке, недалеко от здания аэропорта. А на крыле, около фюзеляжа, солидный сугроб.
На третий день тоже ничего хорошего не обещают. Сидим дальше. Делать абсолютно нечего – всё, что можно прочитать, уже прочитано. Радио нет, о телевизоре и думать нечего. Можно лечь, поспать. А что тогда делать ночью? Хотя уже всё смешалось – в аэропорту время московское, как и на моих часах. Местный магазин работает по местному времени. А сосед по комнате перевёл свои часы на анадырское время. Солнце не показывается совсем, это понятно – мы за полярным кругом. Но даже в полдень небо ничуть не светлее, чем в полночь – и по часам совершенно не понять в каком времени живёшь.
Оказывается уже пошли четвёртые сутки, как сидим. И никакой надежды улететь.
В конце дня (хотя какой день? Вокруг ночь, да ещё Полярная) с первого этажа вдруг доносится какой-то неясный шум, хлопают двери. Ага, уже и на нашем началось – всех приглашают на посадку в самолёт. А может быть, это было в середине дня? Или до обеда?
Пассажиры, радостные от сбывшегося желания, выходят на стоянку, к самолёту, уже освобождённому от снега и готовящего к продолжению полёта.
Во тьме видно как взлётная полоса широченной серой лентой теряется где-то за горизонтом. В самолёте бортпроводница пытает рассаживающихся по своим местам пассажиров - «Кому выходить в Тикси?». Все молчат, всем хочется в Анадырь.
Наконец самолёт взлетает и берёт курс на Анадырь. Хатанга, полярная ночь и возможность увидеть Тикси остаются в прошлом.
Мерно шумят двигатели. Кажется, что ИЛ-18 застыл в воздухе – в темноте, через тёмные облака, на тёмной земле не видно никаких ориентиров. Лететь часов пять, а может и больше.
Сосед, хороший человек, разбудил – обед проспишь. А за иллюминатором красота – нет облаков, взошла неяркая Луна и на чёрной бархатной земле видна чёрная шёлковая лента огромной синусоидой уходящая за горизонт. Никогда не думал, что с такой высоты снег будет выглядеть чёрным.
Далеко справа от тёмной синусоиды, ближе к горизонту, одинокой белой точкой что-то светится на планете Земля. Как будто гигантская лампочка. И больше никаких огней, ни больших, ни маленьких. Под крылом безжизненное пространство и полная неопределённость, что меня ждёт впереди. С грустью вспоминаются весёлые огоньки, которые видел несколько дней назад в иллюминатор ИЛ-14, когда летел из Актюбинска.
Потом, по карте и расчёту времени полёта, понял, что синусоидой была Индигирка.
Наконец бортпроводница радостным голосом просит пассажиров пристегнуться – самолёт садится в аэропорту Угольные Копи. Вот те на! Летел в Анадырь, а прилетел в Угольные копи! Сосед объясняет – Анадырь, тот, что река, образует при впадении в море лиман. На одной стороне лимана посёлок Угольные копи и аэродром, а Анадырь, тот, что город, находится на другом берегу лимана. Между ними с десяток километров. Летом публика перебирается на катере, зимой – на автобусе. А осенью и весной – только вертолёт.
Самолёт заруливает на стоянку среди огромных сугробов. После пурги только что расчистили полосу и чистят стоянки для больших самолётов. Концы крыльев нашего ИЛ?18 висят над кучами снега. Рядом расчищают стоянку ещё для одного самолёта, а поодаль сгребают снег с АН-2.
Двигатели выключены. Свет в салоне полностью погашен. Но людей не выпускают. До нас прилетели другие самолёты с Большой земли, которые пережидали непогоду ближе к Анадырю – в Магадане или Тикси. Пограничники занимаются ими. Кондиционеры в самолёте тоже не работают. Становится душно, а открытые люки не спасают.
Наконец появляются пограничники, проверяют документы и выпускают на свежий воздух. Тем временем на только что расчищенную стоянку заруливает ещё один ИЛ-18.
В тесном здании аэропорта не протолкнуться – наш самолёт третий или четвёртый по счёту. У военного коменданта расспрашиваю, где находится в/ч 51470, на чём добраться. Слава богу, она находится здесь, в Угольных копях. Дело движется к ночи, а на улице градусов 20 ниже нуля и ветерок. Надо торопиться.
Водитель автобуса открыл дверь и показывает рукой «Лейтенант, тебе в ту сторону! Где-то здесь». Редкие фонари, ветер, на улице ни души, по местному времени скоро полночь!
После получаса блужданий наконец стучусь в нужную дверь. Дежурный по части устраивает на ночлег. Оказывается на стульях, в чъём то кабинете, тоже можно спать.
Утром представляюсь командиру части: «Товарищ майор, лейтенант Смирных для прохождения службы явился». На вопрос «Где был?» показываю отметку в билете. Вопросов больше нет. Зато у меня есть вопрос «Работа для жены найдётся?». Узнав, какое образование, майор Комлев (в тот момент он исполнял обязанности командира части, а командиром в/ч 51470 был подполковник Коняев) отвечает, что да, можно устроить техником на станции. Ободрённый этим, хожу по кабинетам, оформляю бумаги, знакомлюсь с людьми, выясняю попутно много интересного.
Оказывается, лучше было лететь югом – через Магадан. Место дальнейшей службы в/ч 74351, пос. Марково – так написано в предписании. Но лететь надо в пос. Отрожный. Точнее это ближайший населённый пункт к моей части. А сама часть, её позывной «Горький», находится от посёлка в 50-60 км. До Марково от части почти в два раза дальше. Командир части капитан Тимошенко Владимир Николаевич. Сама же в/ч 51470 зовётся «Юкон-1». Название Угольные копи – потому что раньше добывали уголь для пароходов, а теперь копают только для местных нужд, на отопление. А недалеко посёлок Шахтёрский, тоже добывают уголь. На «Горьком», как и на других станциях Анадырского узла, есть ответвление каналов на ближайшие посёлки: Марково, Отрожный, Усть-Белая, Снежное. Посёлок Отрожный – прииск, моют золото. На другом берегу лимана на сопке, в нескольких километрах от Анадыря, узловая РРЛ под названием «Юкон». А Юкон, но уже без кавычек, - река на Аляске.
Майор, сидящий за одним из столов в общей комнате, среди лейтенантов (простых и старших), аккуратно заворачивает в вату перья для самописцев и пакует их в разные коробочки для отправки на станции. Ещё пару месяцев назад он был командиром «Юкона», но произошло ЧП – сгорела дизельная. Теперь он дожидается своей участи.
Так что столица Чукотки некоторое время снова оказалась без связи с Большой землёй, да и с самой Чукоткой тоже. Так было и раньше, до появления ТРРЛ. Выход из положения для ликвидации последствий пожара нашли относительно простой – протянули ЛЭП из Анадыря.
На следующий день получены необходимые бумаги, выслушаны инструкции и напутственные слова. Уже собрался ехать в аэропорт, как вдруг – стой! Приди завтра!
Прихожу на следующий день, 10 декабря 1970 года, и мне вручают «подарок»: в нагрузку дали четырёх человек – им тоже служить на «Горьком». Видимо что бы в пути было веселей. В общем получилась целая команда – лейтенант, трое сержантов и рядовой.
В конце дня еду в аэропорт, точнее едем.
Всем бойцам ещё служить полтора года – они весеннего призыва. Немногословный, спокойный сержант Радченко Володя будет обеспечивать нас электричеством, а говорливый сержант Носов Леонид и любознательный сержант Владимир Шаримов будут, в буквальном смысле этого слова, пускать его на ветер – им двоим служить в техздании. Худощавый рядовой Хисматов (толи сапожник, толи портной, толи ещё кто), будет в хозяйственном отделении, с поварами и трактористами.
В аэропорту народу стало чуть меньше – начал ходить автобус в Анадырь. Но зато накопились люди на местные рейсы, где летают АН-2. А они, оказывается, летают только в светлое время суток, если, конечно погода позволяет. В декабре солнце светит часа два-три. То есть должно светить, но не светит – низкая облачность, снег – в общем, сплошная нелётная погода для небольших самолётов. Делать нечего – берём билеты на ближайший рейс, где есть свободные места – через восемь дней, и ищем место, где прикорнуть. Принимаю решение – назад не возвращаться, сидеть в аэропорту всем табором. Так и сидели в аэропорту никому не нужные – никто не искал, где мы; куда потерялись. В общем, согласно пословице, - «с глаз долой, из сердца вон».
Как оказалось потом, правильно сделал – улетели на день раньше, чем указано в билете.
Иногда в зале ожидания становится оживлённо – прилетают ИЛ-18 из Хабаровска и Москвы. После их появления народу прибавляется, появляются новые пассажиры в посёлки. Но кажется, что ожидание продлиться целую вечность – первые несколько дней АН-2 не летают вообще. Иногда объявляют посадку на ИЛ-14, летящий на другой конец Чукотки – мыс Шмидта или в таинственный Уэлен, названия которых напоминают о челюскинской эпопее. Эти самолёты летают и ночью, но смотрят на погоду более внимательно, чем ИЛ-18.
Где-то дней через пять в зале с утра ажиотаж – может быть куда-то полетят АН-2. Но тревога ложная, все остаются сидеть на месте. На следующий день солнце изредка мелькает через облака и часть людей улетает в Уэлькаль. В зале становится чуть свободней – три-четыре АН-2 забирают 40-50 человек и гуськом летят, куда позволяет погода. За один световой день самолёты успевают слетать туда и обратно только в один из посёлков. А в дальние – Провидения, Лаврентия, за декабрьский день можно только в один конец.
К сожалению, в нужную нам сторону погоды нет. Точнее нам в справочном так говорят: «Погоды нет». А на самом деле погода есть – неожиданно к нашей команде подходят трое сержантов с вопросом: «Вы такие-то, летите на «Горький»? А мы с «Горького», закончили службу, едем домой». Размышляю, как же они добрались, ведь до «Горького» около 250 км, наверняка без самолёта или вертолёта не обошлось. Тем временем один из сержантов, радист, звонит на «Юкон», соединяется с «Горьким». Получив в руки телефонную трубку докладываю командиру о своём положении – сидим в Анадыре и неизвестно когда выберемся. Тимошенко облегчённо вздыхает, наконец-то нашлись, и наставляет на путь истинный – узнай про спецрейс на площадку, на днях должен быть вертолёт.
А на «Юконе-1» номер телефончика не дали. Так-то.
Бегу к вертолётам, у техников выясняю, что сегодня уже никто не полетит, а вот завтра – да, должен быть спецрейс, но куда – они не знают.
С утра пораньше я с одним из сержантов снова у вертолётов. МИ-4 загружен, пилот уже на месте и готовится к вылету. На вопрос «Куда летите» отвечает площадка недалеко от Отрожного. Прошу взять с собой. Пилот колеблется, ведь МИ-4 вертолёт небольшой, уже загружен какими-то ящиками, и взять может одного из нас. За всем этим наблюдает пограничник – ему не уйти с мороза и ветра, пока вертолёт не улетит.
Узнав, что нас не двое, а пятеро вопрос решается просто – сделав небольшой разбег, вертолёт улетает. Довольный погранец уходит, а мы остаёмся при своём – ждать дальше.
Несколько бортов ушли в Беринговский. На местном языке «борт» – это самолёт или вертолёт.
А через день наступает наш черёд – объявляют посадку на Отрожное. Загружаемся в АН-2 и в путь. Через сплошные, без разрывов, жидкие облака пробивается солнечный свет, полдень. Самолёт летит на небольшой высоте, можно рассмотреть всё, до мельчайших подробностей. Но кроме чистого-чистого белого снега ничего не видно. Иногда под снегом угадываются ручьи и речушки. Мимо проплывает огромное заснеженное озеро.
Часа через полтора мы всей командой стоим на взлётной полосе аэродрома в Отрожном и соображаем, что делать дальше. Первым делом надо связаться с командиром и думать о ночлеге, понятно, что за нами сегодня никто не приедет. Из Анадыря позвонить не успели, всё произошло стремительно. Значит вперёд, искать телефон для связи с площадкой. Логично рассуждая, приходим к выводу, что телефон должен быть на почте, а почта в посёлке, а посёлок виднеется вон там, через ложбину.
Уверенно подходим к домику отделения связи – над ним на высоченном шесте висит знакомая по институтскому курсу антенна Р-405.
На вызов отвечает замполит, командир где-то на территории. На мой радостный доклад «Мы в Отрожном» растерянным голосом кому-то рядом сообщает «Они уже в Отрожном», а потом мне, ещё более растерянно: «Приехать не можем – всё сломалось». Делать нечего придётся ждать, а значит надо где то жить. Договариваемся, что мы идём в партком прииска, а он тем временем туда позвонит.
В парткоме нас уже ждут. Радостно или нет, не помню, главное – определили на постой в общежитие. Безвозмездно. Что с солдата возьмешь?
После третьего дня ожидания становится тоскливо: в аэропорту Анадыря просидели неделю, и тут неизвестно сколько просидим, в столовой в основном очень приторная сладкая рисовая каша, так как варят на сгущёнке, чай пить невозможно – вкус воды такой, что её, похоже, возят в одной цистерне с соляркой, до Нового года уже меньше трёх недель, на площадке нет ничего движущегося. Да и деньги, припасённые на дорогу, уже кончились – не рассчитывал, что придётся выдавать каждый день каждому бойцу по 1 рублю на пропитание. И ещё себя, родненького, не забыть!
Финансист на «Юконе-1», когда я, памятуя недавний свой опыт, спросил «А что делать, если будем сидеть по погоде?» ответил «Выдавай каждому в сутки по рублю, потом вернём». И, правда, не обманул, почти всё вернули.
Каждый день хожу на почту звонить начальству – мол живы, а затем в партком – вдруг оказия какая?
Оказия случилась почти через неделю нашего сидения в Отрожном. В один прекрасный день (в том смысле, что нет пурги) секретарь партком обрадовал: дня через два-три будут перегонять несколько тракторов из Анадыря, пойдут в сторону Марково. Это значит мимо «Горького». Теперь главное – погода, если пойдёт снег придётся ждать дальше.
Наконец всё совпало, мы, трактора, погода. Как и договаривались накануне в парткоме, с утра пораньше собираемся в назначенном месте. Вначале мы. Потом один трактор. Затем другой и следом за ним – третий.
Пока мы пристраиваем свой багаж и рассаживаемся в новеньких Т-100 с широченными «болотными» гусеницами, трактористы в последний раз уточняют со своими начальниками маршрут, где и когда должны быть, через кого и как передать сообщение о прибытии на место. Упоминается какое-то Светлое. Тут же и секретарь парткома прииска, ведь, случись что с людьми, и его спросят «А где ты был?».
В каждом Т-100, кроме тракториста ещё человека по три – геологи и мы, да ещё наши пожитки. Наконец всё готово, трактора колонной выходят их посёлка и мимо местного аэродрома движутся в тундру. В голову приходит мысль, что пора бы пообедать, ведь уже середина дня.
Вокруг однообразный пейзаж – пологие склоны сопок, покрытые толстым слоем снега. В низинах местами торчат из снега верхушки кустов. Трактор то лезет вверх по склону, то вниз. Солнце за облаками, пасмурно и уже начинает смеркаться - впереди самая длинная ночь в году (сейчас точную дату уже не помню, но это было где-то около 22 декабря 1970 года).
Вскоре перед глазами только пятно белого снега, освещённого фарами трактора. Дальше ничего не видно, и только по наклону кабины понимаем, куда едем – в гору или под горку.
Наш трактор идёт первым, приходится периодически поворачивать голову и смотреть, нет ли отставших. Если что, искать придется долго – метёт позёмка, а след от трактора неглубокий, всего пара сантиметров. Ветром снег уплотняется настолько, что местами не только человек, но и трактор не оставляет следов - как на асфальте. Такие «следы» заметаются очень быстро.
Идем без остановок, в разговорах проходит несколько часов. Пока всё хорошо, отставших нет. Сзади, как привязанные, идут два других трактора.
Замечаю, что тракторист стал говорить меньше, думает о чём-то своём, стал чаще посматривать на часы. Долго не выдерживаю, задаю вопрос «В чём дело?». Оказывается по времени мы должны подойти к Канычану (сейчас на карте Коначан) – речке примерно на полдороге между Отрожным и площадкой (позывного «Горький» в посёлках не знают и называют станцию РРЛ просто площадкой). Речка шириной метров 20-30, должны были заметить. Но её нет. А если нет, значит едем не туда. В тракторе все притихли. Ночью, при морозе, блуждать по тундре никому не хочется.
Минут 20 едем в полной тишине. Реки нет. Снова разговоры, но уже осторожные – у всех на уме – где река? Едем дальше – а время идёт.
Время идёт, а мы едем дальше, пытаясь хоть что-то увидеть вдали, за чёрными стёклами кабины, в которых отражаются огоньки приборного щитка и контуры наших лиц.
Поднимаемся куда то вверх. Реки нет.
Вдруг трактор резко ныряет вниз и на нас надвигается что то тёмное и большое. Тракторист останавливается. Выбираемся из кабины, осматриваемся по сторонам. Всё занесено снегом, метёт небольшая позёмка. По рельефу местности понимаем, что стоим на берегу реки шириной метров 25. А большое и тёмное оказалось кустами по краю берега. По местным меркам это можно считать большими деревьями – над снегом торчат метра на 3 и стволы толщиной в руку.
Подходят остальные трактора. У трактористов небольшое производственное совещание: река да, это Канычан, другой такой в этих местах нет. Но место незнакомое, таких больших кустов не видели. Сообща приходят к выводу, что в целом движемся верно. Надо продолжать в том же направлении и поторапливаться – пора бы ужинать, а прошли чуть больше половины. Памятуя полученные инструкции, заставляю всех врассыпную перейти на другой берег, и затем по одному трактора идут по льду через реку.
Снова впереди белое пятно света и, кроме снега в этом пятне, ничего не видно. Опять то лезем вверх, то спускаемся вниз. Сзади два трактора. Тракторист повеселел – всё правильно, верной дорогой идем, товарищи!
Снова разговоры, но уже вялые: и говорить не о чем, и шум двигателя надоел, и сидим друг на друге. Хорошо, что в сон не тянет, хотя в кабине тепло и могло бы разморить. Наверное, сон не идёт из-за напряжения и неизвестности, куда нас занесёт нелёгкая.
От реки едем уже больше часа, и тракторист снова притих: должны быть видны огни площадки, погода позволяет – облачность не очень низкая, да и воздух морозный, чистый. А позёмка стелется по самой земле, точнее по твёрдому как лёд снегу.
Но огней пока не видно. Наконец тракторист не выдержал, останавливается и ждёт другие трактора. На небе ни луны, ни звёзд, всё закрыто плотными невысокими облаками. Короткий разговор и наш трактор поворачивает направо, лезет вверх по склону высокой сопки. Чтобы не потерять направление движения остальные два остаются на месте.
Поднимаемся почти до вершины и вдруг на небе, чуть ниже чёрных облаков, из-за гребня выскакивает большая яркая красная точка. Звёзды такими крупными и такими красными не бывают. Значит это фонарь! А в ближайшей от нас округе только два места, где может что-то светиться: это Отрожный, из которого выехали, и площадка, куда едем. Через минуту, на вершине, понимаем: да, это цель нашего путешествия. До неё кажется рядом – через несколько минут увидим людей, поедим и ляжем спать.
Возвращаемся за другими тракторами и, повернув почти на 90 градусов от прежнего курса, снова вперёд и вверх. Теперь сомнений нет – прямо на красную точку - фонарь СОМ. Кто не знает: СОМ – это сигнальное освещение мачт.
Одинокая на чёрном-чёрном небе наша путеводная «звезда», то исчезает из виду, когда трактор уходит в ложбину, то снова призывно манит к себе, стоит только подняться на очередную вершину.
Через полчаса «звезда» не приблизилась. Сияет также близко и также далеко. Едем дальше.
Постепенно к красной точке добавляется белый огонёк. Потом из одного белого становится два. Через некоторое время белых огоньков уже три ... четыре огонька. А красный по прежнему один, и стал заметно выше белых.
Прошло, наверное, часа три, как мы первый раз увидели нашу путеводную звезду. Становятся видны какие то строения, но их не разобрать: глаза начинает слепить свет прожектора, направленного в нашу сторону. И чем ближе к нему, тем хуже видно, что впереди.
До полуночи остаётся всего ничего, едем уже почти десять часов.
Неожиданно перед трактором возникает человек, машет руками. Тракторист тянет рычаги, останавливает машину.
Открываем дверь и ватными ногами спрыгиваем на твердый снег. Сквозь стук тракторных двигателей и ещё чего-то, на них очень похожего, но более басовитого, доносятся отдельные слова остановившего нас: «....маать.....мать .... порвёте ........ маать .......теплотрасса........».
Ура!!
Приехали!!! |
